Эдвард П. Батлер (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Чтобы увидеть, насколько важное место в платоновской метафизике занимает политеизм, достаточно обратиться к «Тимею», в котором сам космос возникает вследствие того, что один бог взирает на другого1«…демиург любой вещи взирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеи и свойств данной вещи» («Тимей», 28a—b, пер. С. Аверинцева). — Здесь и далее примечания переводчика.. То, что это какие-то определенные боги, в данном случае неважно: от этой предпосылки следует отказаться как от пережитка монотеизма, выдающего глухоту к метафизике. Вся метафизика — это учение о формах, и никаких самостоятельных сил она не признает, кроме естественной силы самого бытия. Всякая формальная структура действует в объеме всей области, к которой ее можно применить, — то есть в меру того, насколько эта область поддается формальному выражению. Поэтому форма как таковая оказывается наиболее мощной в том случае, когда мы рассматриваем ее в самом универсальном или абстрактном варианте, тогда как в частных проявлениях ее действие становится более локализованным. Следовательно, в истинно космогоническом своем смысле демиург и первообраз в «Тимее» — это любые два божества, состоящие друг с другом в любых мыслимых отношениях, какие только могут возникать между богами в каких бы то ни было мифах. И в этом смысле всякий миф космогоничен. «Взирание» здесь следует понимать как универсальное обозначение взаимосвязи, потому что осознание присутствия и становления может сопровождать любое действие вообще; и, таким образом, «взирание» — символ или формальный эквивалент любого действия.
Более того, космогоническая связь вовсе не обязана ограничиваться отношениями между двумя богами: такую же силу имеет любое конкретное взаимодействие между любым количеством богов. Я употребил здесь слово «конкретное», чтобы подчеркнуть, что чисто категориальных связей, то есть принадлежности к одному классу, будет недостаточно, если только мы не возведем свой собственный интеллектуальный акт категоризации к его предпосылкам, а именно, к конкретным когнитивным актам самих богов. Например, принадлежность к такому классу, как «все боги», логически не тождественна свойству «быть олимпийским богом», так как последнее относится к конкретным взаимоотношениям между определенными богами и, следовательно, онтологически предшествует формальным классификациям. Космогоническая связь может возникать и в случае, если одно божество взаимодействует с Самим/Самой Собой как с Другим. Очевидно, именно этой возможностью и воспользовались (хотя и с некоторым трудом) монотеисты, чтобы соотнести платоновский «Тимей» со своими воззрениями: политеистическая теология всегда допускает и такой подход.
В египетской теологии Атум совокупляется сам с собой в предвечных водах, и от этого одинокого акта мгновенно возникают по меньшей мере пятеро богов: сам Атум, утвердивший себя в хаосе; Нун, от которого он теперь себя отличает; дети Атума — Тефнут и Шу, то есть излившееся семя/космическое вещество и пустота/космическое пространство; и, наконец, рука Атума — богиня Иусат, или Небет Хетепет («Владычица подношений»), или Хатхор. В скандинавской теологии Один приносит себя в жертву себе же, чтобы обрести руны, то есть сделать космос умопостигаемым. И Атум, и Один в некотором смысле оба жертвуют глазом: Один оставляет свой глаз в источнике Мимира (ср. англ. memory — «память»), а Тефнут, которую называли «оком» Атума и его «деянием» (два значения египетского слова irt), сначала обособляется от Атума в водах Нуна, а затем возвращается в виде кобры-урея у него на лбу — символа всех сил, защищающих миропорядок. Можно сказать, что каждый из двух этих богов наделяет независимостью особую часть себя — собственное «зрение», в поле которого в результате попадает все сущее, так что взор божества становится уже не субъективным, а объективным или межсубъектным.
Итак, в случаях, когда космогоническая связь возникает не между двумя или несколькими божествами, а между частями одного божественного индивида, миф так или иначе подчеркивает субъективно-ориентированный характер этой связи, акцентируя мотив фокусировки взгляда или «точки зрения». Но это необходимо именно для того, чтобы сделать все поле взаимосвязей объективным. Поэтому основу подобных мифов тоже составляет тема взаимосвязей или отношений, хотя и не между различными индивидами, а между свойствами или компонентами одного и того же индивида. Следовательно, космогоническая связь, описанная в «Тимее», всегда межсубъектна и в силу этого предначальна: из всех типов отношений именно межсубъектные наиболее богаты по содержанию, и из них можно вывести все, что требуется для начала космогонического процесса. Особенно наглядно это показано в другом диалоге Платона, «Федре», где речь идет о пире богов. Оставив в стороне частные вакхические коннотации, отметим, что «пир» — это формальная структура, условно обозначающее всякое место, где боги, собираясь вместе, созерцают друг в друге всё подлинное бытие и все добродетели; и картина, предстающая их очам, разливается в космосе и несет блаженство и вдохновение душам смертных2«Федр», 247b—d..
Edward P. Butler (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.
- 1«…демиург любой вещи взирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеи и свойств данной вещи» («Тимей», 28a—b, пер. С. Аверинцева). — Здесь и далее примечания переводчика.
- 2«Федр», 247b—d.
